Пять лет назад в Коми арестовали ряд предпринимателей и руководителей республики, включая её главу Вячеслава Гайзера. Сперва фигурантов подозревали в организации преступного сообщества, а затем — в мошенничестве, взятке и отмывании денег. Одним из подсудимых в рамках этого расследования был Павел Марущак, начальник управления информации главы Коми.
Благодаря юридическому образованию он прямо из СИЗО стал помогать заключённым с ведением дел и подачей апелляций. Мы поговорили с Павлом о странных допросах, жизни среди преступников и адвокатской практике в изоляторе.
Расскажите, пожалуйста, кем вы работали у Гайзера? Когда к вам пришли следователи, что они нашли у вас, в чём они вас обвиняли?
Я работал начальником управления информации в администрации Гайзера. Там был широкий круг задач: взаимодействие со СМИ, с общественностью, подготовка аналитики самой разнообразной — юридической, общественно-политической, экономической и так далее.
Пришли ко мне следователи крайне неожиданно. Я находился тогда в Сочи с женой. У меня беременная жена, то есть мы готовимся к появлению четвёртого уже ребёнка. И вдруг стук в дверь. ФСБ. Мне предъявляют копию постановления о возбуждении уголовного дела по статье 210 , часть вторая. Поскольку я по образованию юрист, но не криминалист, а цивилист [специалист по гражданскому праву], то я основные статьи, конечно, помню. 210-я в память мне не въелась. Я говорю: «А что за статья-то такая, вы можете объяснить?». Мне говорят: «Преступное сообщество».
Уже потом, когда меня везли в аэропорт Сочи, я смотрю новости, и оперативники ФСБ объясняют, что у вас там БТР на улице, у вас там задержание чуть ли не всего состава правительства. И тут я понимаю, что всё серьёзно, всё так.
Как шло следствие?
У меня была сначала статья 210, часть вторая, потом мне её утяжелили и вменили часть третью, поскольку посчитали, что я должностное лицо. Это статья от 15 лет строгого режима, не предполагающая альтернативных наказаний.
Честно говоря, я был очень удивлён самому качеству следствия и следователей. Когда меня везли в Следственный комитет уже из Сочи, я думал, что сейчас передо мной сядет такой мощный опытный полкан или генерал, который меня просто расколет сходу, и я в чём-то сразу признаюсь, и напишу явку с повинной, и поеду спокойно себе в камеру, в колонию. А когда меня привезли на первый допрос, передо мной сидел человек, по-моему, 23–24 лет в такой мятой потной рубашке. Очень молодой и очень неопытный, он не знал, что у меня спрашивать, я не знал, что ему отвечать. Вот я его спрашиваю: «А ты откуда, друг?» Он говорит: «Я из Орловской области». Я говорю: «Ну ты хоть из самого Орла?» Он такой: «Нет, честно говоря, из района». Я говорю: «Прикомандированный?». Он говорит: «Ну да, да». Я говорю: «А ты на каких специализировался-то преступлениях?». Он говорит: «Да, честно говоря, на изнасилованиях». Я понимаю, что идёт не так.
Второй раз я убеждаюсь в этом, когда приезжаю на второй допрос и первоначальный мой допрос полностью весь исчеркан красным карандашом, и он говорит: «Ты вообще что-то не то наговорил». «Слушай, ну ты ж как спрашивал, я то и говорил». «Не, не, руководство не устраивает, надо вообще всё по-другому. Ты должен в чём-то признаваться, вот, и это должно затрагивать Гайзера». Я говорю: «Ну хорошо, давай попробуем». Он задаёт вопросы, и опять это никак не бьётся.
Вы при задержании в целом нейтрально относились к ситуации?
Где-то до шести месяцев [ареста] я был убеждён, что меня вот-вот отпустят. Потому что я читал постановление о предъявлении обвинения. И я вот видел детально расписанное обвинение по материальным составам, какие-то переторги денежные, какие-то офшоры. И дальше видел вот эту свою строчку, что путём взаимодействия со СМИ и с некоммерческими организациями обеспечивал условия. Я понимал, что в таком виде в суд это уйти не может. Это не может быть признано преступлением. Следователи решили иначе, и через полтора года там появилось внезапно признание бывшего руководителя управделами в администрации Гайзера. Он тоже находился в это время под стражей. Он внезапно вспомнил, что пять лет назад он передал мне взятку за изменение категории земель.
Павел Марущак Фото: 7x7-journal.ru
Это ещё больше меня сначала удивило, потому что по своему функционалу я никак, конечно, не имел отношения к землям и влиять на изменение категории тоже вряд ли мог. Я так понял, что следствие просто напряжённо искало какую-то статью, желательно особо тяжкую, которая позволила бы им дальше держать [меня] под стражей. Я понял: меня не будут дожимать по 210-й. Я рационально понимал, что статуса должностного лица у меня нет, но что-то мне обязательно должны будут — ну, по практике российских судов — оставить. Я понимал, что мне скорее всего оставят 159-ю (мошенничество).
В какое СИЗО вы попали и сколько там пробыли?
В СИЗО я пробыл до приговора, 3 года и 8 месяцев. Сначала я находился на Девятке так называемой — Кремлёвский централ. С очень такими… Когда статья особо тяжкая, она на контроле у всех возможных структур — ФСБ, СКР и так далее. Поскольку со статьёй мне, скажем так, повезло, то я содержался с элитой преступного мира, как это видит центральный аппарат ФСБ и СКР. Я успел посидеть с губернатором [Сахалинской области Александром] Хорошавиным, я успел посидеть с лидером Ореховской преступной группировки, с двумя, и одним рядовым членом. Фамилии сейчас не хотел бы называть. Это сам лидер и один из бригадиров, который впоследствии был пойман на территории Владимирской области, он переехал с Украины. Я посидел с двумя членами банды ГТА, с несколькими членами банды, которая якобы взрывала питерское метро, с фигурантами дела по СИЗО «Медведково». То есть такая категория очень серьёзная. Банкиры, экономисты, прямо экономика и насильственные преступления. Просто всех посмотрел за эти годы.
Как у вас жизнь в изоляторе складывалась?
Всё не так страшно, как об этом рисуют в художественных фильмах на телеканалах российских. Если ты адекватный нормальный человек, с понятной мотивацией, аккуратный во всех смыслах, не болтливый, без каких-то психологических акцентуаций и перекосов, то никаких проблем. Вот за весь период [у меня] реально не было никаких проблем. Более того, для меня это открытие психологическое опять же такое серьёзное, что преступники, в том числе и настоящие преступники, которые совершают тяжкие множественные преступления, — в быту это обычные люди. В толпе их абсолютно не отличишь от нормального обычного человека. Все эти телевизионные и другие штампы, что преступник — это такое ожесточённое перекошенное лицо, он всё время пытается драться — это абсолютно не так. Я сидел с одним из базовых киллеров банды Джако. Приятнейший человек, в общем. В быту я бы никогда не сказал, что он способен на такое.
Как у вас появилось это хобби — помогать людям? Вы же начали с ними не просто общаться, вы же помогали как юрист в какой-то момент.
Все случайно пришло. Я даже этот момент отлично помню. Я ехал с очередной продлёнки в автозаке, и напротив меня сидел человек. У него, конечно, уже рецидив неоднократный. Во-первых, он очень больной, там диагноз такой сложный. И он жаловался на превратности судьбы, на проблемы со здоровьем и на конструкцию обвинения. И от нечего делать я его просто проконсультировал. Сказал: «Ты примерно вот так напиши и сюда напиши и вот такое ходатайство подай». Этим заинтересовался весь отсек автозака. Все начали наперебой задавать какие-то вопросы. А поскольку к этому времени меня уже перевезли на больницу, это отдельное юридическое лицо, но оно находится тоже в «Матросской Тишине», эта больница обслуживает все централы, все СИЗО Москвы, то там, в отличие от «Девятки», была связь. То есть вечером налаживается связь между камерами по таким веревочкам, и по ним можно переслать предметы, документы и так далее.
Это законно?
Нет, это, безусловно, нарушает правила внутреннего распорядка. Ну это быт, абсолютный быт. Если это попытается кто-то сломать, мне кажется, будет беда.
Я уже на больнице начал принимать материалы [дел от обвиняемых], писать какие-то жалобы, ходатайства отправлять. После этого меня перебросили на общий корпус. Общий корпус — это вообще и есть самая такая классическая российская тюрьма. Я помню момент, когда открывается дверь в камеру эта железная. И, знаете, как в мультфильмах, когда головы сбоку, сверху, отовсюду высовываются. И если на «Девятке» там максимум 8 человек в камере, то в этой камере сидело до 30–32 человек. Причём на 21, по-моему, койку было. То есть они спят по очереди. Мне, конечно, уже, как такому заслуженному юристу «Матросской Тишины», выделили отдельную шконку внизу.
Как вы авторитет себе заслужили? Кому вы помогли?
Я консультировал всех, кто обращался. Но, поскольку люди, которые, скажем, там при общих делах, то есть какие-то местные авторитеты, они узнавали быстрее, что можно проконсультироваться. Конечно, они все закидывали мне свои материалы. И двум смотрящим по крупным камерам я полностью написал конструкцию защиты.
Им это помогло?
Одному точно помогло, по другому я не знаю — его перевезли на другое СИЗО в Подмосковье, поэтому я просто не отследил его судьбу.
Вы ещё год скинули одному осуждённому из ореховской группировки?
Это уже на шестом корпусе, я вместе с ним сидел. У него уже закончилось рассмотрение, он был с приговором, когда я приехал на шестой корпус — так называемый воровской централ, поскольку до этого там содержались воры в законе. Сейчас уже нет такой практики. И я просто: «Давай я тебе напишу». Он как раз запрашивал протокол судебного заседания, запрашивал материалы, и я примерно за три-четыре месяца написал ему апелляшку. Ему отбили два состава, два убийства, и сбросили один год. Он был шокирован.
Вы лидеру ореховских отбили два убийства?
Да. Это проверяется. Дело в том, что я не знаю, совершал он их или нет, но они не были доказаны. Я вот так юридически к этому подойду. Он не признавал вину по убийствам. У него была позиция правовая следующая, что он признает 210-ю, что он действительно создавал, участвовал, руководил, но никогда не организовывал и не заказывал убийства.
Вы, значит, заехали на нижнюю шконку, в большую камеру. Вам там, может, какое-то прозвище гордое дали?
Я сразу сказал, что я не придерживаюсь блатных правил, не собираюсь. Я был чиновником, глупо после этого, так сказать, жать на блатную педаль. И поэтому я не просил помощи, соблюдал общечеловеческие правила, но блатные не соблюдал. Например, я помогал в том числе лицам, сидящим по статьям, которые считались там не православными, как говорят. Например, распространение наркотиков. То есть это не очень приветствуется, это называется «барыга», и с такими людьми очень жёсткий разговор. Но я считал, что их состав далеко не всегда доказан нормально, и поэтому консультировал таких людей. Чёткость позиции в тюрьме, на самом деле, очень подкупает. Там надо занимать очень чёткую человеческую позицию. Я сразу сказал, что вот так считаю, и всё.
Павел Марущак в суде. Фото: 7x7-journal.ru
Вы считали, скольким людям помогли? Сколько жалоб вы написали, за какой период времени это происходило?
Первоначально я учёт не вёл. Я начал это делать уже с конца нахождения на общем корпусе. В целом я прикинул, что порядка 200 человек, 200 примерно дел. И я помню, что, когда я уже заканчивал на общем до перевода на шестой корпус, у меня под кроватью стояли такие огромные коробки, в них лежало много дел, которые я не успевал перерабатывать. А поскольку у меня ещё отвратительный почерк, то общественность местная закрепила за мной натурального писаря. Проблема была в чём. Отправлялись материалы назад, потом человек звонил и говорил: «Вообще ничего не понятно. Ты можешь передиктовать или переписать?» Эти транзакции сильно удлиняли процесс бесплатной юридической помощи, и поэтому было решено, что будет писарь. Это был дагестанец, обвиняемый в 160-й части первой (присвоение или растрата чужого имущества) и 158-й части первой (кража), он только вернулся из армии. Удивительно, у него не было ни высшего, ни среднего образования, но идеальный почерк и практически идеальная грамотность.
А что дальше происходило? Вы помогали людям, они в ответ вам как-то помогали?
Конечно, предлагали помощь. Там мне говорили, что, если поедешь, маякни куда. Но я, честно говоря, почему-то изначально не верил в какой-то жёсткий обвинительный приговор. Не знаю почему. Просто я видел дело и понимал юридическую конструкцию. Я понимал, что из этого слепить нельзя. Есть второе условие, когда нельзя слепить дело. Человеку нужно сопротивляться, и это главный мой посыл, который я всем пытаюсь объяснить, что, если вас посадили и вы видите, что это несправедливо, не ведитесь на убеждения следствия, что вы признаетесь и мы помягче дадим. Нет, вы сопротивляйтесь до упора.
Вы как опытный адвокат как-то влияли на ход своего дела?
Конечно. Я написал порядка 150 ходатайств по своему делу. И следствие уже злилось к этому моменту. Через полгода я понял, что всё — по-хорошему уже не будет, меня не отпустят. Я понял, что моя ошибка была в том, что я взял просто структуру обвинения и начал раскладывать её на логические единицы. То есть буквально каждое утверждение обвинительного постановления я разложил. Я их оспаривал путём заявления ходатайств.
Следствие, например, предъявляло, что я противодействовал аккредитации независимых СМИ в Республике Коми. Хотя я отлично помню, что я занимался аккредитацией, это мой функционал. Я отлично помню, что все заявители, кто пытался аккредитоваться, все получали аккредитацию. Я приезжаю после допроса домой в СИЗО и пишу сразу ходатайство, что прошу вот таких людей допросить и такие-то документы запросить, поскольку всё это официально оформлялось.
И мне следователь говорил: «Ты только себе портишь, может, тебя бы и отпустили, но ты злишь. Это все проходит через руководство, это видит [бывший заместитель председателя СКР Игорь] Краснов, из-за этого он недоволен, и поэтому никакого тебе домашнего ареста не будет». Ну я к тому времени уже понял, что его не будет. Что ж теперь.
А своим вы помогали? Тем ребятам, которые с вами по одному делу шли?
Дело в том, что нас практически до суда изолировали достаточно жёстко, поэтому там невозможно было технически как-то сильно помочь. Я в режиме общения там обсуждал, конечно. Более того, у меня был просто анекдотический случай. Есть такое понятие — «сборка». Когда с общего корпуса везут на следственные действия или на суды. Людей из камер собирают примерно в 5:30–6:30 утра, и их сгоняют на такое общее помещение, где две скамьи, там находится порядка 40–50 человек. И уже оттуда забирают на автозаке. Соответственно, вот нас вывели, я сижу читаю что-то. Сначала 40 человек, потом 30, потом всех забрали. И вот я сижу и напротив сидит какой-то джентльмен лет 50 маленький такой. И он ко мне обращается: «А вы случайно не по делу Гайзера?» Я говорю: «Да, по делу Гайзера». Он говорит: «Я тоже по делу Гайзера». Оказалось, что мы фигуранты, мы сплоченная группа лиц, которая сплотилась для совершения преступления. Это был господин Хрузин, с ним я познакомился где-то спустя полгода-год, может.
Что вы читали в СИЗО?
Тогда, слава богу, ещё можно было заказать книги с «Озона». Сейчас правила более строгие для передачи книг, и книги с «Озона» заказать нельзя. А я что делал: поскольку у меня на общем корпусе был, скажем прямо, телефон, то я просто взял весь раздел «Озона» по уголовному праву и уголовному процессу и подряд просто писал жене, чтобы она мне заказывала. Ну, подряд все там книги, монографии, ценные учебники и так далее. То есть я, можно сказать, что за это время прочитал весь этот раздел в части уголовного права и процесса.
Сколько у вас времени ушло на изучение уголовного права?
Вот за три года и восемь месяцев. Просто это психотерапевтическое средство. Я понял, что там есть такой термин в тюрьме — «гонять». Это значит, что человек, когда он ничего не делает, его вот захлёстывает негативный вал эмоций, и выглядит это примерно так, что человек лежит, сутками может лежать. Он с открытыми глазами и не спит, и по нему видно, что он в переживаниях. Я понял, что такой номер со мной не должен пройти. Я просто буквально очень плотно набил весь свой день какой-то работой.
Я просыпаюсь, например, занимаюсь английским, потом завтракаю, занимаюсь немецким, потом я вот пишу эти жалобы, читаю там юридическую литературу. Есть такой словарь Мюллера на 500 тысяч слов, я его полностью прошёл. Есть аналогичный словарь по немецкому языку и похожий словарь по испанскому. То есть просто, чтобы каждая секунда была занята, тогда тебе в принципе некогда переживать, всё время какая-то работа. Количество книг я не считал, но много.
Фото: 7x7-journal.ru
Давайте вернёмся к суду. Чем всё закончилось?
Суд длился чуть ли не полтора года. Примерно через полгода суда по косвенным признакам, по поведению судьи я видел в какие-то моменты отражения положительных эмоций. В том числе смех. Очень часто по поводу конструкции обвинения коллегия судей просто смеялась. Реально смеялась.
Там был такой анекдотический момент: допрашивают свидетеля-журналиста государственного информагентства нашего регионального. Спрашивают: «Можете привести примеры воздействия Марущака на политику вашего СМИ?». Она говорит: «Могу». Прокурор торжествует, я вижу прям приободрился там. Он: «Ну приведите вот, расскажите». «Ну вот, например, Марущак иногда на планёрках нам говорил, что вот мне бы лучше не ставить анонсы акций Навального». И дело в том, что её мужем был координатор Навального в регионе. Дальше я ей задаю вопрос: «Но вот вы журналист же, да? Вы же наверняка следите за общим информационным фоном. Вот вы в государственных СМИ где-нибудь видели другие анонсы акций Навального, какое-нибудь положительное освещения Навального?» Она так, призадумавшись на секунду, говорит: «Честно говоря, не видела». Я говорю: «А почему, как вы думаете, так происходит?» Тут зал уже ложится в хохоте. Она напряжена вся и говорит: «Я не могу объяснить.». И вот по этому контексту в целом я просто понимал, что да вот, всё, 210-я не устоит по мне.
Во-первых, очень слабая доказательная база в плане передачи денег: человек внезапно через пять лет вспоминает, что он передал деньги. Никаких расходов соответствующих этой взятки нет. Есть только слова через пять лет.
Когда я получил срок, вернулся в камеру. Мне нужно было отсидеть ещё, по-моему, 8 или 10 дней. Ну и что там — ликование и поток документов для формирования позиции удвоился, потому что все пытались побыстрее забросить мне какой-то материал. Я ещё успел на шестом корпусе ещё один приговор отменить в апелляции. Там тоже такой любопытный пример беспредела. Ранее судимый человек живёт в одном из спальных районов Москвы, и в этом районе, вот недалеко от его дома, гибнет асоциальная женщина, скажем так , её убили зверски и изнасиловали грубо. Соответственно, по видеокамерам отслеживают, что он где-то рядом находился, и поскольку ранее судимый, он попадает в поле зрения следствия. Его берут под стражу. Но уже в ходе расследования по делу был сделан забор биологических образцов, и сперма не сошлась. Вот так бывает. Ему повезло. Что бы произошло в цивилизованной стране? Конечно, его бы выпустили и извинились перед ним, поскольку было в ходе экспертизы установлено, что образование травм, приведших к смерти, и изнасилование происходило одновременно, то есть не разнесено было по времени. Но что сделало российское следствие? Оно разъединило эти составы. Ему вменяли 105-ю (убийство), а преступление по 131-й (изнасилование) якобы было совершено неустановленным лицом. Они даже экспертизу не разделили. Она лежала в обоих делах. Одна и та же экспертиза. На основании этих материалов я написал апелляционную жалобу, и Мосгорсудом приговор был отменён. По-моему, 8 лет ему дали. Вот он сейчас должен был пересуживаться.
Был прикол в этом плане. Я не знаю, можно ли об этом говорить. Дело в том, что несколько судов Москвы очень долго пишут приговоры. Приговор уже вынесен, и они буквально полгода могут писать приговор. Я даже звонил из тюрьмы, представляясь адвокатом, в суды по просьбе этих людей, и мне даже два судьи федеральных приносили свои извинения как адвокату в связи с затягиванием с вынесением приговора. Там просто все хохотали, конечно, жутко, но был такой факт.
Как вас благодарили за такие дела?
Никогда не просил ничего. Единственное, что я, когда сидел вот на общем корпусе, самый большая проблему у людей там — это с куревом. Поэтому у меня там окружающие сказали: «Ну ты там хотя бы скажи, что пусть они тебе загоняют сигареты хорошие». Вот и мне там, как правило, присылали, и я, собственно, их просто раздавал там окружающим. Все были довольны. Я единственное попросил, что в этом квадратике, где я — здесь не курите, а там, к окну — можно.
То есть вы фактически за сигареты помогали всем?
Да, за сигареты, но это не было условием. В тюрьме нельзя выставлять условия. Там нельзя в классической форме оказывать услуги, это считается непорядочно.
Фото: 7x7-journal.ru
Как давно вы вышли? У вас уже погашена судимость?
Вышел в конце июня 2019 года. Я погасил судимость, да. Сейчас переехал в Чечню, вот, обратился по месту жительства в суд, приложил все документы. Мотивировал тем, что у меня большая семья, мне надо зарабатывать, и суд пошёл навстречу. Судимость была погашена, решение это вступило в силу, и я смог подавать документы на адвокатский статус.
У вас даже не было никаких сомнений относительно дальнейшего выбора работы?
По основному образованию я юрист, но я никогда не думал, что такое может быть. Да, по цивилистической отрасли, но не связанной с уголовным правом. Вот сейчас я понимаю, что человек, который находится в тюрьме без юридического образование и опыта, не имеет никаких шансов бороться с этой машиной. Она просто подавляет его.
Вы подали документы в коллегию адвокатов, прошли все экзамены. Как у вас сейчас дела обстоят?
Я планирую позже попытаться создать свою коллегию адвокатов. Как раз хочу вот в расчёте на решение этой проблемы сделать бота, который бы решал юридические проблемы маленького человека. То есть для родственников, которые могут обратиться, сформулировать в упрощённом виде проблематику и получить некий набор документов, который позволял бы хотя бы на базовом уровне защищаться. Потому что я прекрасно понимаю, что юридическая помощь квалифицированная по тем ценам, которые существуют в Москве, она абсолютно большинству недоступна. И это огромная проблема.