«Даже без сознания она продолжала о нас заботиться». История единственной выжившей в Бесланском роддоме

«В бесланском роддоме ей глубоко, почти что за пазуху носа, тампон ватный засунули, который уже врос туда, и вот от него шло нагноение и заражение», — так Денис объясняет, как у его жены Лены в течение двух лет развивалось заражение крови.

В 2021 году во время четвёртой волны коронавируса Лена на шестом месяце беременности заразилась ковидом. На скорой её увезли в роддом в Беслане, где она почти сразу попала в реанимацию с поражением лёгких. Там же оказались 9 других рожениц.

По словам их близких, девушек никто не лечил. Реаниматолог уходил домой, когда вздумается, а медперсонал не знал, что за волшебная кнопка с названием «100% oxygen» (100% уровень кислорода).

В результате такого отношения из 10 девушек в реанимации выжила только Лена. Удалось спасти её, её ребенка и ещё одного мальчика, мать которого вовремя увезли во Владикавказ. Семьи судятся вот уже три года, но процесс разбирательств почти стоит на месте.

А тем временем Денис не теряет надежду на восстановление жены и вкладывает все силы и средства в лечение. Они сменили уже три клиники в России и уехали в Китай. На его плечи легли не только заботы о деньгах, но и воспитание двух дочерей. Одну из которых Лена так и не увидела.

«База» поговорила с Денисом о том, как он понял, что Лена — та самая, что происходило в роддоме Беслана и почему сейчас он даже не смотрит на других женщин.

Как лечили ковид у беременных в Беслане

Во время ковида 29-летняя Лена была на пятом месяце беременности. Она всегда очень ответственно относилась к здоровью, поэтому, когда поднялась температура — вызвали скорую. Забрали в отделение для беременных в бесланский роддом.

Подтвердился ковид, и через несколько дней сделали КТ — уже было поражение лёгких: одно 15%, другое — 20%. Становилось всё хуже и хуже. Писала: «Меня здесь не лечат. Бейте в колокола!»

Соответственно, обращаемся к врачам. Говорят, что всё лечат, всё хорошо, нормально. Будем колоть препараты современные: «Актемру», «Артлегию», гормональные препараты.

Потом жена перестала выходить на связь. В больнице её почему-то тоже не могли найти. Приезжать и искать её не разрешали — ковид же.

Она позвонила. Оказалось, ей резко стало хуже, и её перевели в реанимацию. Жаловалась, что врачи не подходят, если плохо.

Рассказывала, что соседка по палате умерла вместе с ребёнком. Врачи сказали: «Бывает такое. Тромб оторвался, не успели спасти». Всего в реанимации лежали 10 рожениц. Выжила только Лена.

Мы купили ей звоночек, чтобы она в случае чего в него звонила, если голос медсёстры не слышат. Но всё равно крайне редко кто-то подходил. Были случаи, когда девочки умирали, а реаниматолога вообще на дежурстве не было.

Объясняли тем, что он уходит в другое отделение, тоже кого-то спасать. А когда девочки прибегали в другое отделение, искать его, им говорили, что он по своим делам уехал или домой.

Раз я к ней приехал — узнал, что одна погибла. Второй раз — другая. Третий — третья. Они и аппаратом ИВЛ не умели пользоваться. Кому-то из девочек ставили недостаточное количество кислорода, а кому-то, наоборот, разорвали лёгкие от сильного давления.

Были такие моменты, по словам Лены, что врачи подходили к аппарату ИВЛ и спрашивали: «А что это за волшебная кнопка? Я её нажимаю, говорит, у пациента кислород, говорит, до 100% поднимается. Отпускаю, говорит, и кислород падает». А на кнопке написано «100% oxygen».

В то время ковидные выплаты платили хорошо, поэтому дирекция подала сведения, что они готовы к приёму больных, но не было ни оборудования, ни лаборатории, ни специалистов. Одну девушку успели перевезти во Владикавказ. Её ребёнок выжил, а саму девушку уже не спасли.

Лену ввели в искусственную кому на пять дней, потом привели в себя. Вроде бы всё хорошо, пошла на улучшение, уже сняли с аппарата ИВЛ, отключили. И опять резко стало плохо. Пытались откачивать, опять ввели в искусственную кому, сделали кесарево. Мы, соответственно, побежали в больницу, но нас не запустили.

Зашёл в храм недалеко от больницы, чтобы всё было хорошо. Родилась дочка. Назвал по имени святой, в храме которой ждал, — Варварой. Чуть больше килограмма весила, шестимесячная.

Лена была без сознания. Кесарево сделали, потому что у неё уже глаз был затёкший кровью, и решили спасти хотя бы ребёнка.

После мы перевели её в другую больницу — многопрофильный Бесланский медцентр. Там проверили её лёгкие, сняли с кислорода, вывели из комы. Она пришла в себя, меня к ней пустили, я показал фотографии дочки.

28–29 декабря мне звонит врач оттуда, говорит: «Денис, если у тебя день рождения вот сегодня, я буду удивлён. И завтра же выпишу отсюда твою жену, потому что она говорит, что у её мужа день рождения, нужно поздравить!». Мы обрадовались! Помнит! Шанс есть!

Но на следующий день у неё произошли эпилептические судороги. После этого она опять ушла в кому и с тех пор так и не приходила в себя. Мы перевезли её в Москву в Центр мозга и нейротехнологий.

Клиники и больницы России и «переезд» в Китай

В центре мозга и нейротехнологий в Москве четыре месяца её просто глушили 5–6 разными седативными препаратами, не могли подобрать никакие противоэпилептические препараты. В секрете от нас врачи поставили диагноз «палиативная больная» и просто хотели в хоспис отправить — и всё. Мы вовремя спохватились, перевезли на платной основе в клинику Бурназяна.

Там выяснили, что в этом многопрофильном центре её заразили гепатитом С, было поражение лёгких, сепсис крови, гидроэнцефалия. В Бурназяна это подлечили. А в московской клинике НАКФФ за две недели вытянули с нас 2 миллиона рублей за то, что мы там лежали. Но нужную операцию, чтобы выводить жидкость из мозга, делать не стали. Навстречу пошла клиника Пирогова — там действительно очень крутые специалисты. Операция прошла идеально. Пролежали там три месяца, поехали в центр реабилитации «Три сестры».

В «Трёх сёстрах» мы подцепили инфекцию, откатились обратно. И приняли решение, что в России мы уже перебробовали всё возможное. Так как открылись границы с Китаем, решили везти Лену туда. Китай по неврологии сейчас впереди планеты всей. Её приняли, посмотрели анализы и пообещали, что смогут помочь. Летели на самолёте «Аэрофлотом» с медицинской бригадой до Пекина, из Пекина так же — до провинции Шаньси.

После лечения полностью пропали приступы эпилепсии, восстановили лёгкие — теперь Лена дышит самостоятельно. Оставили временно трахеостому, потому что у жены отсутствует глотательный рефлекс. Чтобы не подавилась слюной. Шевелит руками, ногами. Появилось чувство страха.

Но она всё ещё лежит. Садится, но не больше чем на 4 минуты. Вроде даже тёщу узнает, говорит: «ма-ма-ма-ма-ма-ма». Но это в любом случае из-за трахеостомы.

Ещё они вылечили сепсис. Как? Мы же всё это время его глушили антибиотиками, а он опять возникал. Оказалось, что в бесланском роддоме ей глубоко, почти что за пазуху носа, тампон ватный засунули, который уже врос туда. И вот от него шло нагноение и заражение. В Китае его вынули. Представляете, до какой степени в Беслане было плевать на всех пациентов?

Знакомство

До встречи с Леной меня вообще не интересовала семья. Я тусовался, гулял, молодой же. А в 2014 году мы случайно оказались в одном кафе в Ростове.

Я сидел со своими друзьями, она — со своими подругами. Моему другу понравилась девушка из её компании, и он к ним подошёл. Начал знакомиться, шутить. А я вижу, что девочкам вообще не интересно. Лажа. И я, чтобы он в таком положении не оказался, тоже подошёл. Начали общаться, познакомились, и выяснилось, что мы с Леной из одного города — Морозовска! Там 50 тысяч населения, мы все друг друга плюс минус знаем. Поэтому поговорить было о чём. Более того, оказалось, я знаю её двоюродного брата!

Первое свидание было в кино. Второе помню в деталях: я позвал её в ресторан «Фрау Мюллер» на набережной. Она заказала утку с брусничным соусом. Мы сидели, разговаривали…

Я никогда и не испытывал таких чувств. Поэтому, конечно, не сразу понял, что я чувствую. Но осознавал, что я с этим человеком хочу построить всю жизнь.

И потом это все больше и больше перерастало в любовь. Много раз об этом разговаривали с женой. Кто-то говорит, что со временем чувства угасают или проходят, а у нас наоборот, только усиливались. И это было взаимно. Видно было, такое не скрыть, не подделать никак.

Месяц-два-три — и мы стали жить вместе. Я сразу стал её женой воспринимать. Поженились через три года, но это было не принципиально. Я знал, что это моя жена.

А после свадьбы уже в 2017 году родилась первая дочка. Хотелось делать всё для неё, создавать семью и детей воспитывать. Как в фильмах показывают. Даже не верится, но это пока сам не испытаешь. Именно с ней я знал, что хочу всю жизнь прожить.

Переехали из Ростова во Владикавказ, я по работе, она — за мной. Приняли решение, что зарабатывать буду я, а Лена, ну, может, потом выйдет на работу, если захочет.

Вообще она хотела, чтобы у нас было трое или четверо детей. Они с дочкой ездили в санаторий, потому что у дочки были проблемы с ножками. Там много было детей из детдома. Лена предлагала кого-нибудь усыновить.

Жизнь без Лены

Теперь у меня две дочери. Я понимаю, что это мои дети, но смотрю на них — и вижу черты моей Лены. Поэтому ещё больше люблю их за это. Старшая, 6 лет, — Мирослава, и младшая, которую жена ещё не видела, ей уже 2,5 года, — Варвара.

Варвара родилась с ковидом и перенесла два инсульта при рождении. Поэтому из бесланского роддома её маленькую перевозили во Владикавказ в центр для недоношенных детей с патологиями. Всё, слава богу, обошлось.

Переехали вместе в Ростов обратно. Тут мне помогают родители. Компания, в которой я работаю, пошла мне навстречу, тоже перевела меня сюда на должность чуть поменьше, но у меня выбора не было, поэтому согласился.

Кормил Варю бутылочкой. И до такой степени докормил, что дитё потом стало пугаться эту бутылочку. Ходили к логопеду, чтобы она училась через неё есть. Развивается как нормальный ребёнок, но из-за того, что Варя какие-то этапы развития в утробе матери пропустила, есть проблемы с питанием. Бабушка ей всё перемалывает, разминает, потому что она твердую пищу не жуёт. Но уже берёт ложку сама.

Первые слова у Варвары похожи на слово «дай». «Дай, дай, дай, дай». Сейчас уже много слов говорит, «баба» и даже «мама». С ней уже можно общаться, она всё интереснее и интереснее становится. Вот я прихожу с работы, она берёт мои кроссовки, относит, там, ставит на место. Заботится.

Старшая дочка резко повзрослела. Мирослава часто вспоминает маму: как она порезала палец, как водила её в садик. Но не плачет. Это был очень весёлый, играющий постоянно, даже бесшабашный ребёнок. А сейчас она очень спокойная и рассудительная. Говорит: «Пап, да я лишний раз не спрашиваю у тебя, потому что я же вижу, как ты за маму переживаешь. Я знаю, что мама скоро выздоровеет. Я жду. Меня в садике спрашивают, мама там ещё в Китае? Она ещё лечится? Я говорю, да, что мама лечится, скоро там приедет». Они обе с бабушкой, моей мамой. Я на работе. Мама Лены — с Леной.

Дочки очень сильно на неё похожи. Когда задумываюсь об этом, слёзы подступают. Но я рад всё равно, что вижу отражение моей жены.

Почему не сдаётся

Это всё невероятно тяжело, если честно. Но у меня нет выбора. Я знаю, что я ответственный перед женой. Не знаю, как это звучит, но лучше бы на её месте был я. Она невероятная, а мне приходится всему учиться.

Жена занималась всеми семейными делами. У меня задача была ходить на работу, зарабатывать, приходить домой, играть с ними, развлекать. Я не помнил ни про какие прививки, ни где детские вещи лежат, ничего такого. Даже перед рождением Варвары пришли вещи, которые Лена заказывала заранее. Даже без сознания она продолжала о нас заботиться.

Я не могу долго в тишине находиться, начинаю себя накручивать, вспоминать. Мне нужно постоянно быть с дочками. Я их часто забираю куда-то, на рыбалку, на природу. Хочу, чтобы у детей было детство.

Это тяжело воспринимается, но всё равно с надеждой. Вот девочки, которые погибли, которых уже похоронили, — там уже ничего не сделаешь. У их родных есть только воспоминания. А у меня есть надежда. Я понимаю, что, в каком бы она состоянии ни приехала, я могу к ней подойти, обнять, поцеловать, что угрозы жизни сейчас нет.

Я понимаю, что такой, как раньше, она не будет, но восстановится.

Я хочу, чтобы моя жена была со мной. В каком бы состоянии она ни была. Мы венчались. Это тоже много чего значит — в горе и в радости. А ещё я знаю, что родители и близкие погибших девочек, они бы тоже отдали бы всё, чтобы у них был шанс хотя бы на это.

Снилась она мне всего один раз. Катила по Морозовску коляску с Варварой. Хотелось бы, чтобы это было почаще. Проснулся, такое ощущение, что вот она рядом. Тяжёлое ощущение.

На других женщин даже не смотрю. Физиология физиологией, но ни одна из них не моя Лена — вообще! Никто и никогда. У меня есть всё, что мне нужно в жизни. Конечно, надо, чтобы жена выздоровела, но тем не менее у меня всё есть.

А пока с роддомом идёт суд по коллективному иску. Уже из Пятигорска переправили в Москву, разбирается следственный комитет.

Но пока в больнице они кого-то уволили, кто-то сбежал, кто-то продолжает работать в реанимации. Но разбирательство идёт, идёт, идёт. И непонятно, когда это всё закончится.

От редакции. Во время подготовки материала Денису пришел ответ от следователей. Согласно их данным, медперсонал Бесланского роддома не причинил Елене никакого ущерба и не понесет наказание за случившееся с ней. Причина, которая доказывает версию следствия, проста: Елена осталась жива. В случае погибших пациенток вина медперсонала признана, но разбирательство продолжается.