В конце 2018 года трое начальников разных отделов полиции в Уфе изнасиловали дознавательницу Гульназ Фатхисламову прямо в участке. Факт изнасилования подтвердили результаты биоэкспертизы, но свою вину сотрудники МВД не признавали.
История широко освещалась в СМИ, но публикации были неоднозначными: были те, кто вставал на сторону насильников, обвиняя Гульназ во лжи, клевете и неподобающем поведении. В итоге суд вынес обвинительный приговор: двоим по шесть и одному семь лет колонии. Затем были апелляция, пересмотр и оправдание для двух из трёх силовиков. Но через время — новый пересмотр, условный срок и исправительные работы для всех.
Гульназ долгое время отказывалась от комментариев и интервью, удалилась из всех соцсетей на два года и не хотела публичности. Недавно всё изменилось — девушка опубликовала два музыкальных трека, вернулась в общественное пространство и даже решилась поговорить о событиях 2018 года.
«База» побеседовала с девушкой о мыслях спрятаться от всех в коробке, спасающей силе музыки, желании защитить свою честь и реакции на смягчение приговора обидчикам.
Музыка, которая спасает
Любое творчество отвлекает от проблем. Как и вера в то, что жизнь на этом не кончается, что человек ещё способен что-то создать хорошее, красивое и двигаться дальше, несмотря ни на что.
То, что какая-то ситуация была и её никак не изменить, — факт, была и была. Вместо этого надо постараться изменить, например, своё мышление и восприятие этой ситуации. Мне в этом помогает музыка.
Я окончила музыкальную школу по классу фортепиано, пела в хоре, занималась академическим вокалом. Очень вдохновлялась Леди Гагой — по моей музыке это, возможно, заметно. Отчасти из-за неё, наверное, я начала писать песни ещё в 14 лет. Записывать и публиковать их стала только сейчас, потому что раньше мне не удавалось найти звукорежиссёров, которые сделали бы именно то, что я хотела. Пришлось стать звукорежиссёром самой.
Обложка альбома Гульназ
После школы я поступала одновременно в МВД и в Академию искусств у нас в Уфе. В итоге прислушалась к родителям, которые говорили, что юридическое образование — это стабильность, и выбрала юридический. А музыка всегда со мной, она никуда не уходила. Во время учёбы писала песни разного жанра про любовь, про жизнь, даже про теракт в Париже в 2015 году. А на четвёртом курсе я всё-таки поступила в Институт искусств на музыкальную звукорежиссуру.
Большинство звукорежиссёров — мужчины, а мне хотелось попробовать самой, несмотря на то что я девочка. Интересно именно создавать песни и работать с инструментами, создавать ритмический рисунок, мелодию, биты. Тем более сейчас очень дорого к кому-то обращаться в плане написания песен, их продвижения, подготовки, аранжировки. Особенно если хочешь сделать это качественно. Вроде у меня это всё хорошо получается, но, честно признаться, до коммерческого уровня я пока не дотягиваю.
Из-за этой истории [имеет в виду изнасилование. — Прим. «База»] я пропустила два года, меня отчислили. Вернуться было сложно как психологически, так и финансово, поступила-то я на платное. Поддержала и помогла вернуться мама.
Две мои опубликованные песни — новые, написала их недавно. Они живые, танцевальные. Мне не хочется сейчас публиковать что-то с темой насилия. Это точно будет, но когда-нибудь потом. Сейчас я настроена на более танцевальный лад, про какие-то ощущения, про любовь, отношения, мотивацию, силу и уверенность в себе. Не хочу вспоминать как было тяжело, я слишком долго варилась в этой каше. И не хочу пока туда возвращаться.
Клип Гульназ
Песни того времени, конечно, есть, но они такие грустные, я бы сказала, даже мрачноватые, жалкие такие песни. Творчество — это же сублимация. Особенно когда ты что-то не можешь сказать — всё изливается в творчестве в твоей интерпретации. Может, они аудитории зайдут, если судить как продюсер, но пока что нет. Хочу ловить момент, который у меня сейчас есть.
О том, что было после изнасилования
После изнасилования я на два года пропала отовсюду. Удалила странички в соцсетях, ни с кем не встречалась, ни с журналистами, ни с кем, ничего ни о чём не говорила. Думала: зачем? Я удалилась от общества, чувствовала, что я сама себя сунула в какую-то коробку.
А потом, вы помните, ковид же был, карантин. И я после этой ситуации так ему была рада. Мир как будто остановился, все тоже самоизолировались, ни с кем не взаимодействовали, не хотели. Всё внимание переключилось на мировые проблемы, а я почувствовала свободу: меня никто не обсуждает, обо мне забыли. И мне так было хорошо.
А потом жизнь просто пошла своим чередом. Хотелось, конечно, и петь, и создавать, я никак не могла от этого уйти. Понятно, что я переживала, что любой может загуглить и узнать, кто такая Гульназ и с какой ситуацией она столкнулась. А вдруг все, кто со мной, например, работал, узнают, кто я такая?
Я особо-то никому и не говорила — о таком не скажешь. А ещё я не знаю, как люди это воспримут, потому что всё время я собираю это всё, пишу, записываюсь. А люди будут предвзяты. Поэтому я немножко боюсь об этом говорить официально. Поэтому я отказалась от многих предложений журналистов.
Я не давала интервью и во время процесса, адвокаты виновных говорили обо мне плохо. Выставляли так, будто я обманщица, что я сама аморальная и сама же виновата. Для меня это было очень негативно: хотела защитить себя, свою честь и достоинство. А о тебе так говорят, хотят подавить твою уверенность в себе и в своей правоте.
А мне просто хотелось наказать этих людей. Я была в шоковом состоянии. Как такое со мной произошло?! И я точно не предполагала, что это разлетится на всю Россию. Просто хотела, чтобы за вот это унизительное преступление ответили эти люди. Показать им, что так нельзя поступать, что с человеком вообще нельзя так обращаться. В том, что я написала заявление, было только это намерение. Я не была готова к тому, что заявление выйдет за пределы Следственного комитета.
Сама я рассказала только близким. И то спонтанно, на эмоциях. Я не могла от своей мысли себя сдержать. И просто это вылетело из моих уст, я даже сама не заметила.
Про заявление в полицию
Наверное, многие не решаются писать заявление, потому что боятся за свою репутацию, что об этом кто-то узнает. А я об этом в моменте не думала. Мне было важно, что меня обидели, поиздевались надо мной, что поиздевались над моими родителями. Этих людей не останавливал даже тот факт, что они знали моего папу.
Если бы я скрывала, молчала — на что они, наверное, рассчитывали — то получается, знакомые моего отца, работающие в одной системе МВД, где все друг друга знают, изнасиловали его дочь. И никто об этом не узнал. И всё это нормально было бы, да? Я не могла допустить такое безалаберное отношение к своей жизни.
Осуждённые полицейские Эдуард Матвеев, Салават Галиев и Павел Яромчук
Это был как бы протест. Протест против того, что нельзя так делать, такое не должно остаться безнаказанным. Эти люди, конечно, использовали все рычаги против меня. Но невозможно было уже пойти назад и остановиться, отказаться от своих слов, потому что это уже было бы нечестно по отношению к себе.
Мне, например, становится плохо, если я что-то делаю не так по отношению к себе. Наверное, воспитание играет роль. И вообще, это желание установить справедливость, оценка ситуации, что правильно, что неправильно — тоже воспитание. И моё юридическое образование, знание своих прав тоже повлияло. Я это всё изучала в течение пяти лет и считаю, что не зря там училась. Система и дисциплина меня закалили.
Реакция общества
Многие задавали непонятные мне вопросы: на самом ли деле это всё было? Такие сомнения меня сильно травмировали. Хорошо, что это были не близкие друзья, а скорее знакомые с института. Кто-то пытался уличить меня во лжи, кто-то жалел. А я не люблю, когда меня жалеют. Я хотела не жалости, а уважения. Вот поэтому, наверное, я и не давала никаких интервью, не хотела жаловаться. Когда обращалась в СК, я не жаловалась, а отстаивала свои права и хотела добиться наказания.
Но было тяжело, конечно. Много слёз, опухшее лицо. В таком состоянии я не хотела себя показывать ни журналистам, ни в соцсетях, ни друзьям. Друзья, конечно, не отвернулись, это я от них отвернулась. Некоторые приходили ко мне, ждали, но меня не было дома, так как я находилась в больнице, хотя никто об этом не знал.
Друзьям и однокурсникам звонили всякие эти «Пусть говорят» и другие журналисты, просили интервью, Они отказывались. Некоторые фотографии, на которых я с друзьями, оказались в СМИ: моё лицо замазано, а их нет. Они были этим не очень довольны, приходилось отчитываться типа «а ты её знаешь? это на самом деле твоя однокурсница?».
Знаю, что были закрытые какие-то группы. Там, по слухам, кидали статьи обо мне, обсуждали, не верили, распространяли слухи. Я выбрала путь просто закрыть глаза и не смотреть на это.
Жизнь после скандала
Сейчас я не чувствую какого-то отторжения от мужчин. Вначале мне было очень тяжело вообще заводить какие-то отношения с кем-то. Я переживала за то, что могут обо мне подумать парни, с которыми я общаюсь. Но от этого не убежать, не стереть и не скрыть. Но главное — эта информация ещё и в моей голове. Поэтому я не могу врать самой себе о том, что этого не было.
Я начала восстанавливать свою женскую энергию, начала следить за собой — макияж, волосы, уход, фигура, спорт. Так начинаешь ощущать уверенность в себе. И сейчас я готова — целенаправленно никого не ищу, но оно точно будет.
А пока я готовлю клип на песню «Рок-н-ролл» и подам даже его на конкурс «Уфимская волна». Клип я делала самостоятельно со своими друзьями. Никто мне не помогает в реализации моих творческих идей. Менеджеров у меня нет, продюсеров тоже. Очень стараюсь, работаю, все деньги вкладываю в это. Надеяться на что-то или на кого-то нельзя.
Компенсацию морального вреда мне не выплачивают до сих пор, но я не сдамся. Этот «моральный вред» до сих пор как бы висит, апелляционное рассмотрение было, а исполнительных листов я до сих пор не получила. Поэтому никаких денег пока мне не приходит.
О музыкальных и правовых планах
Им, кстати, заменили наказание на более мягкое. Изначально лишение свободы было по приговору. А им заменили его на обязательные работы.
Я об этом узнала только на апелляционном рассмотрении в июне этого года, когда им пришлось говорить, что у них денег нет на компенсацию морального вреда, что зарабатывают они 17 000 всего. Они представили какие-то договоры о том, что они где-то работают на кого-то, что у них заменили наказание.
Я была крайне удивлена, потому что никто мне об этом не сказал, даже адвокат. Полтора года прошло, а я только сейчас об этом узнала. Это ужас, на самом деле. Когда у меня будет на руках исполнительный лист, я смогу обратиться в суд для того, чтобы их обратно на лишение свободы отправили. Мне сложно этим заниматься, вспоминать, но, видимо, приходится держать это всё в своих руках. Очень не хочется иногда вникать в это. Но оставлять так нельзя.
Я же сама, хоть и не адвокат, а представитель по гражданским, административным, арбитражным делам — работаю юристом. Мне нравится побеждать в судах, это очень мотивирует помогать людям.
А музыкой я занимаюсь, когда свободна от юриспруденции. Это баланс между одним и другим, чтобы не зацикливаться, не унывать, абстрагироваться. Не знаю, как будет дальше, я просто делаю, что мне хочется делать. Думаю ещё записать свою маму как-нибудь. Есть много классных народных песен, которые она любит исполнять, попробую сделать их аранжировки и выпустить.
Настало время творить! Делиться своим творчеством с миром. Хочется уже.